Забирова Айгуль Тлеубаевна
доктор социологических наук, профессор
Евразийский национальный университет имени Л.Н. Гумилева Астана, Казахстан
ЭВРИСТИЧЕСКИЕ ВОЗМОЖНОСТИ И ОГРАНИЧЕНИЯ
ПОСТКОЛОНИАЛЬНОЙ ПАРАДИГМЫ В ИССЛЕДОВАНИИ ЕВРАЗИИ
Международный Евразийский научный форум
«НАСЛЕДИЕ Л.Н. ГУМИЛЕВА И СОВРЕМЕННАЯ ЕВРАЗИЙСКАЯ ИНТЕГРАЦИЯ»
г. Астана, Казахстан
Распад СССР обусловил как геополитические (экономико-политический уровень), так и терминологические (академическая сфера/наука) дискуссии по поводу определения распавшегося пространства. Результатом мучительного позиционирования «объекта исследования» к началу 2000-х становится
«изобретение» или «возрождение» всѐ еще аморфного концепта «Евразия»
преимущественно в американских академических и политических кругах, что отражало наряду с другими и проблему локализации России, а затем Советского Союза между Европой и Азией. В этом смысле нельзя не согласиться с идеей Марка Фон Хагена о «Евразии» как антипарадигме (в оппозиции к модернизационной), влияющей на производство нового исторического знания (М. Фон Хаген, «Империи, окраины и диаспоры», Ab Imperio, N1, 2004, стр. 133).
Существенную черту евразийской антипарадигмы составляет еѐ интерес к историческому контексту и к сфере геополитических сюжетов, во многом основанных и на идеях постколониализма. Предмет настоящего доклада составляет попытка выяснить, каким содержимым заполняется и может заполняться этот аморфный, всѐ ещѐ полупустой концепт-контейнер
«Евразия»? В фокусе моего внимания находятся эвристические возможности постколониальной парадигмы, как одной из парадигм, пришедшей на смену советской модернизационной парадигме. В этой связи важно понять, насколько приложима постколониальная парадигма как идея, созданная исключительно в рамках морского типа империй, к изучению Евразийского пространства как сухопутного по своему типу и содержанию? Поэтому правомерен вопрос о том, почему западные исследователи используют постколониальные концепты, а постсоветские ученые практически нет?
В самом начале анализа важно заметить, что постколониальные дискурсы коренятся в западноевропейском типе империй, в западном типе имперских практик как морских колоний. Это полностью отличные от сухопутных империй колониальные практики: приезд и выезд колонизатора, что не просто
поддерживало, а усиливало идентификацию колонизаторов с метрополией, одновременно консервируя отсталость туземцев ввиду невозможности какой- либо пространственной и социальной мобильности, возможности оказаться в метрополии и идентифицировать себя с ней. Сухопутная по типу Российская империя востребовала другие практики, так называемые практики укорененности в колониальной периферии. Очевидно, что различные колониальные практики востребуют и различные объяснительные модели и схемы. Заметим, что в фокусе внимания исследований империй традиционно находятся западноевропейские морские империи и значительно реже другие - Российская, Османская и Китайская империи.
Во-вторых, практически все постсоветские государства, в формировании национальных идентичностей, в процессе государственного нациестроительства производят/воспроизводят старые советские подходы и методы, такие как массовые концерты во время национальных праздников, массовые спектакли и фестивали (Laura Adams, Spectacular State, The Spectacular State: Culture and National Identity in Uzbekistan (Politics, History, and Culture.
Duke University Press Books, 2010). Памятуя о советском слогане
«Социалистические по форме, национальные по одержанию», я предполагаю, что в регионе имеют место постколониальные практики без постколониальных дискурсов.
В-третьих, отсутствие постколониальных дискурсов, по меньшей мере в Центральной Азии, в отличие, например, от нынешней Украины, объясняется внешней политикой всех пяти государств региона, ориентированной все еще на Российскую Федерацию. В качестве примера можно привести факт присутствия российской армии в «горячих» Таджикистане и Кыргызстане, граничащих с Афганистаном и Пакистаном и т.п. При этом Россия не имеет общих границ ни с Таджикистаном, ни с Кыргызстаном, а Казахстан граничит с этими государствами. Все это означает, что социальные науки в регионе все еще серьезно ограничены идеологией и политическими повестками государства.
Есть еще один фактор, видимо, также сдерживающий развитие местными учеными постколониального дискурса в Центральной Азии. Так, все пять государств региона в результате перехода к рынку все еще не могут достичь показателей позднесоветского времени, последней советской переписи 1989г. по таким базовым социально-экономическим индикаторам как смертность, продолжительность жизни, доступ к образованию и т.п. Вспомним, что Советам в отличие от британских колоний в Африке и в Азии, удалось в Средней Азии отправить в школу женщин уже во втором поколении после Октября 1917года.
Наконец, необходимо принимать во внимание факт, что постколониальные теории были созданы так называемыми постколониальными исследователями, такими историками и антропологами как Э. Саид, Г. Спивак и Х. Бхахба, то есть те, кто мигрировал в метрополию из колониальных стран, те, кто учился на Западе, стал известным и высокооплачиваемым профессором. Всѐ это означает появление постколониальных теорий сначала в бывших метрополиях и только затем их трансляцию в бывшие колонии. В постсоветских государствах пока основное звено местных академиков составляют ученые среднего и старшего
возраста, получивших образование на русском языке, многие из них в России, потому не поменявшие своих убеждений о достижениях советского государства.
Это те, кого российский востоковед Сергей Понарин называет «детьми империи» (Панарин С. Этническая миграция в постсоветском пространстве // В движении добровольном и вынужденном. Постсоветские миграции в Евразии.
Под ред. А.Р. Вяткина, Н.П. Космарской, С.А. Панарина. М., 1999. С. 61).
Кто они «дети империи»? Это не обязательно русские, это русскоязычные казахи, киргизы, татары и др., их основная идентификация – постсоветская, они в первую очередь идентифицируют себя с постсоветской культурой, определяя себя постсоветским человеком. Иначе говоря, в советское время эти люди идентифицировали себя скорее с «метрополией», нежели с
«колонией/периферией», поэтому «голоса» этой группы ученых не репрезентируют «периферию». Эта группа академиков слабо идентифицирует себя с «периферией», в тоже время вне сомнений, «голоса» ученых, говорящих на родных языках, в особенности лингвистов, писателей и историков можно определить как «голоса» «угнетенных».
Термин «постколониальные исследования» касается литературы, написанной на языке бывших колонизаторов, прежде всего, английском, писателями из бывших колоний (за исключением американской и канадской национальных литератур). Как методология постколониализм ставит целью выработку принципов, согласно которым в социальном, политическом, культурном и психологическом смысле действуют колониальные и антиколониальные идеологии и соответственно, основывается на дискурсе власти и подавления с одной стороны и противостояния, с другой.
Центральной категорией для этих исследований является постколониальная культурная идентичность и принципы ее репрезентации в литературе и искусстве. Отсюда и основные понятия и темы, которыми оперируют постколониалисты — проблемы инаковости, «другого», культурной мимикрии и ассимиляции, изгнания, символической «бездомности», отчуждения и двойственного, «расщепленного» сознания, выделенного Ж. Делезом и Ф.
Гаттари.
Каковы сферы применения, возможности экстраполяции постколониальных концепций в изучении Евразии? В первую очередь, это изучение досоветской и советской истории. Видимо Центральная Азия в составе Российской империи и СССР - наиболее приемлемый регион в смысле применения постколониального подхода. Речь идет о том, что Центральная Азия долгое время оставалась хрестоматийным примером колониального характера советской системы в текстах и идеях западных советологов, доказывавших, что именно здесь сопротивление коммунизму было самым сильным, а культурные традиции, и в особенности религиозные, сохранялись в наибольшей степени.
Во – вторых, применение постколониальной теории дает плодотворные результаты в области изучения «интимных доменов», как это демонстрируется в работе профессора советологии из Калифорнийского университета Эдриенн Линн Эдгар «Брак, современность и «дружба народов»: межэтнические
отношения в интимной сфере послевоенной средней Азии в сравнительной перспективе». (―Marriage, Modernity and the ‗Friendship of Nations:‘ Interethnic Intimacy in Postwar Soviet Central Asia in Comparative Perspective,‖ Central Asian Survey vol. 26, no. 4 (December 2007), pp. 581-600.) Она описывает, что Советы никогда не относились к смешанным бракам как тривиальной проблеме, сугубо личному делу, пытаясь регулировать личную, домашнюю жизнь всего населения.
В заключении отметим, по мере того как Центральная Азия геополитически и культурно «возвращается» в лоно Среднего Востока и мусульманского мира, анализ региона с позиции постколониального подхода будет становиться более влиятельным, что уже задало направление многим дискуссиям и дискурсам. Став объектом новой «Большой игры» между мировыми центрами силы регион Центральной Азии превращается в комбинацию эмпирического и воображаемого. С опорой на концепцию ориентализма Эдвард Саида можно предположить, что это происходит не столько из стремления описать этот регион, сколько из желания господствовать там и одновременно каким-то образом защититься от него.
На мой взгляд, одним из успешных средств «новой колонизации» региона выступают новые дискурсивные практики в глобальных СМИ о Центральной Азии. Речь идет о «новой колонизации» в связи с появлением новых агентов колонизации – США, НАТО, Евросоюз. А их бесчисленные программы
«борьбы с терроризмом/радикализмом/фундаментализмом» и прочим определяют содержание новых геополитических дискурсов. В основном это дискурсы угроз и опасностей, которые несет в себе якобы центрально- азиатский регион всему миру. В этих дискурсах основное звено составляют интерпретации Центральной Азии как «другого» с символическим оформлением, демонстрирующим принципиальные отличия региона от остальной части мира: исламский фундаментализм/терроризм – веротерпимость/права человека; авторитаризм /принуждение – демократия/свобода и др. Таким образом, постколониальная парадигма показывает, что новые агенты колонизации региона опираются на новые подходы в политических и социальных науках, в первую очередь наблюдается успешное применение конструктивистского подхода, в результате чего в регионе действительно трудно провести границы между воображаемыми и реальными проблемами/угрозами.
