«Я» - рассказчик в прозе Ю. Казакова

Н.У. ИСИНА

«Я» - РАССКАЗЧИК В ПРОЗЕ Ю. КАЗАКОВА The article analyzes the stories Y. Kazakov in the aspect of the poetics of narrative.

Using the narrational analysis of U.Kazakov’s “small” prose the author of the article reveals various forms of narration, correlation of the voice of the author and the voice of the character, functions of the author-narrator in the lyrical narrative.

В современном литературоведении последних десятилетий особую актуальность приобретает нарратологический анализ художественного произведения. Проблема организации повествования и связанные с ним категории и понятия неоднократно исследовались отечественными и зарубежными учеными. Интерес к нарратологии обусловлен наибольшей степенью продуктивности и результативности применения нарратологического анализа художественного текста.

Цель нашего исследования – анализ рассказов писателя-шестидесятника, автора лирической прозы Ю.Казакова в нарратологическом аспекте. Объектом исследовательского интереса является «я»- рассказчик как авторская маска, присутствующая в художественном произведении.

Аналитическое прочтение прозы писателя убеждает в том, что основу нарративной стратегии автора составляет перволичная форма повествования.

Литературный дебют Ю.Казакова совпал с полосой глубоких перемен, придавших всей тогдашней литературе то новое общественное и эстетическое качество, которое впоследствии закрепилось за ней навсегда и определяет одно из главных ее свойств. Творческое наследие прозаика можно рассматирвать и оценивать с разных позиций. С одной стороны, его рассказы заключают в себе открытую полемику автора с устоявшейся в то время традицией идеализации действительности, упрощенного изображения человеческих отношений. Это явление по сути было характерно для прозы многих писателей 60-70-х. С другой стороны, проза Ю.Казакова вполне укладывается в рамки отечественной литературы и в некотором смысле является ее продолжением. В решении коренных и вечных проблем писатель Ю.Казаков выбрал свой путь. Сборники его рассказов: «На полустанке (1959), «По дороге» (1961), «Легкая жизнь» (1963), «Запах хлеба» (1965) – вполне отчетливо обозначили общее направление творческого пути. Писатель нового направления наиболее отчетливо выразил приверженность к художественным традициям русской классики, стремление полнее использовать национальное достояние отечественной литературы. По признанию большинства исследователей творчества писателя, Ю.Казаков возродил традиции русской лирической прозы во всем ее жанрово-стилевом многообразии и богатстве. В его произведениях отчетливо прослеживаются темы, образы, мотивы русской классики: А.П.Чехова, И.С.Тургенева, И.А.Бунина, М.Пришвина, К.Паустовского. Влияние русской классики проявляется в благородной красоте и живописности русского языка, точности стилистического приема, развитом чувстве меры, особенно важном для автора-рассказчика.

По мнению некоторых исследователей, произведения Ю.Казакова более всего тяготеют к орнаментальной прозе, для поэтики которой характерно соединение поэзии и прозы. В этом смысле она сближается с лирической прозой. В практике литературоведческого анализа творчество Ю.Казакова часто соотносят с творчеством И.Бунина. Двух писателей сближает не только пристрастие к жанру рассказа, но и целый ряд лейтмотивов, составляющих художественный мир прозаиков. Так, анализируя поэтическое начало в произведениях Ю.Казакова, современный исследователь Егнинова Н.Е. выстраивает типологию рассказов писателя, согласно которой все рассказы Ю.Казакова делятся на два типа: рассказ-событие и рассказ-переживание. Эта классификация, по утверждению автора, «носит условный характер и создается с единственной целью – глубже осмыслить творчество Казакова» [1, 16].

Сопоставительное прочтение прозы Ю.Казакова и А.Платонова предпринятое исследователем В.Д Серафимовой, позволяет ей сделать чрезвычайно важное заключение относительно созвучия и сходства творческих установок двух писателей. «Творчество Ю. Казакова и А. Платонова объединяют схожие установки на философское осмысление жизни, доминантные идеи общности людей и цельности мира, типологически близки важнейшие концепты писателей: «Без меня народ неполный» (Платонов); «Как на свете станет без меня?» (Казаков). Созданный Казаковым художественный мир проникнут платоновскими мотивами «тревоги бедных деревень»,

«житейской нужды». Историко-генетическое рассмотрение прозы Платонова и Казакова позволяет говорить о диалоге творческих сознаний в постановке и разрешении проблемы дома, семьи,

человеческой сущности. В лирической прозе Казакова важна символика образа-понятия «музыка», являющегося устойчивой опорой в художественно-философской системе Платонова. Ситуация общения с музыкой в творчестве писателей является средством характеристики поэтически настроенных героев, вносит в произведения писателей романтическое начало» [2, 35].

Сравнительно-аналитическое прочтение прозы Ю. Казакова в контексте русской литературы начала XX в. позволяет высветить своеобразие поэтики его творчества, некоторые особенности выражения авторской личности в произведении.

Литературное творчество Ю.Казакова практически не укладывается в рамки «деревенской»

прозы. Но переклички сюжетов, образов с произведениями современников В.Шукшина, А.Солженицына, В.Белова вполне очевидны и заметно проступают в отдельных рассказах автора, что и позволяет рассматривать прозу писателя именно в этом жанровом аспекте.

Объектом художественного изображения Ю.Казакова становится современная действительность с ее извечными проблемами смысла жизни, взаимоотношения людей, нравственно-этические, философские, социальные вопросы. Писатель стремится уловить и показать «духовный комос» состояния современного общества. Выбор жанра также предопределил авторские пристрастия. Рассказ, по мнению автора, дисциплинирует своей краткостью, учит видеть импрессионистически – мгновенно и точно. Анализируя прозу Ю.Казакова, критик Л.Аннинский, в частности, отмечает: «Есть ощущение загадочной простоты:

простоты слова, мысли, пейзажа, детали. Ощущение смелости, но не подчеркнутой, а отрешенной:

именно в этой вот простоте хода» [3, 7].

Рассказ «Во сне ты горько плакал» - одно из ранних лирических произведений Ю.Казакова, в котором объективируются наиболее типичные для прозы автора черты субъектвного, психологического повествования. Перволичная форма рассказа указывает на присутствие нарратора - рассказчика, который одновременно является участником художественного события.

Автор-рассказчик и лирический герой выступают в дуэте, и все события рассказа связаны с ними и через их мировосприятие воспроизведены. Лирическое переживание как выражение позиции автора и как форма авторского повествования характерна для всего творчества писателя–

шестидесятника Ю.Казакова. Повести и рассказы его отличаются наиболее высокой степенью лиризма и психологизма. Именно в этом рассказе наиболее ярко проявляются стилевые черты прозы писателя: трогательная интонация и надрывная сентиментальность. Событийная канва рассказа значительно ослаблена, главным объектом рассказа становятся внутренние переживания лирического героя-рассказчика. Монологическая форма повествования обеспечивает наиболее полное и объективное выражение чувств и настроений героя-рассказчика.

Герой прозы Казакова – человек внутренне одинокий, с утонченным восприятием действительности, обостренным чувством вины. Чувством вины и прощанием пронизаны последние рассказы «Свечечка» (1973) и «Во сне ты горько плакал» (1977), главным героем которых, помимо автобиографического рассказчика, является его маленький сын.

Рассказ предваряет своеобразное лирическое вступление «Был один из тех летних теплых дней», отсылающее к тургеневскому нарративу- поэтическому описанию пейзажа. Автор- рассказчик ведет долгий разговор с маленьким собеседником-сыном, рассказывая ему разные истории. Но для него важны не столько эти истории, сколько впечатления, которые производят на маленького сына эти рассказы-беседы. И сам ребенок становится объектом раздумий и переживаний героя. «Случайные твои объятия трогали, наверное, и моего товарища, потому что он вдруг замолкал, ерошил пушистые твои волосы и долго, задумчиво созерцал тебя» [3, 325].

Сентиментальные, трогательные переживания сменяются грустным воспоминанием о трагической гибели товарища. «Он застрелился поздней осенью, когда выпал первый снег. Но видел ли он этот снег, поглядел ли сквозь стекла веранды на внезапно оглохшую округу? Или он застрелился ночью?

И валил ли снег еще с вечера или земля была черна, когда он приехал на электричке и, как на Голгофу, шел к своему дому? Ведь первый снег так умиротворяющ, так меланхоличен, так повергает нас в тягучие мирные думы» [3, 326].

В следующем эпизоде голос героя-рассказчика отличается выразительностью и напряженностью мысли. «И когда,в какую минуту вошла в него эта страшная, как жало, неотступная мысль?» [3, 326]. От мрачных воспоминаний автор-рассказчик переходит к светлому рассказу о своем сыне.

Герой-рассказчик внимательно следит за каждым движением, взглядом своего сына, пытаясь разгадать внутренний, потаенный смысл их. «Глядя сверху на мелькающие твои ножки, на

нежную шейку с серебристой косичкой, на пушистый хохолок на макушке, я постарался и себя вообразить маленьким, и сразу же воспоминания обступили меня, но какое бы раннее детство мне ни вспомнилось, всюду я был старше тебя, пока вдруг в лесной просвет слева, в лесной дух, окружавший нас, не кинулся с той стороны долинки, по дну которой текла Яснушка, теплый запах разогретых на солнце лугов»[3, 330]. Нежное чувство отца к сыну вновь сменяется воспоминанием героя-расказчика о своем отце, некогда расстрелянном. Ретроспективное повествование рассказчика восспроизводит картину последнего свидания с отцом. «Я увидел большое поле где-то под Москвой, которое разделяло, разъединяло собравшихся на этом поле людей. В одной кучке, стоявшей не опушке жиденького березового леска, были почему-то только женщины и дети. Многие женщины плакали, вытирая глаза красными косынками.... и моя близорукая мать тоже плакала.... И отец видел нас, улыбался, махал иногда рукой, а я не понимал, почему он не подойдет к нам или мы к нему». [3, 330]. От воспоминаний об отце герой- рассказчик возвращается к рассказу о прогулке с сыном в лес. Умилительно-нежное чувство отца к сыну, вызванное улыбкой ребенка, также становится объектом его рассказа-размышления. «Ты улыбнулся загадочно. Господи, чего бы я не отдал, чтобы только узнать, чему ты улыбаешься столь неопределенно наедине с собой или слушая меня! Уж не знаешь ли ты нечто такое, что гораздо важнее всех моих знаний и всего моего опыта?» [3, 333]. И вновь приходят воспоминания, но уже о недавних событиях, связанных с рождением сына.

Своеобразие композиции рассказа «Во сне ты горько плакал» состоит в том, что сюжетные линии, или нарративные ситуации его разрознены, разноплановы и менее связаны между собой. Все эпизоды выстроены в один ряд и представляют собой кадры из кинофильма, собранные при помощи монтажа. Трогательно-лирическая интонация и напряженный ритм повествования передают всю гамму внутренних переживаний и настроений героя-рассказчика, переливы и переходы от умилительно-восторженного состояния до надрывного плача. «Я чувствовал, как ты ухоишь от меня, душа твоя, слитая до сих пор с моей, -теперь далеко и с каждым годом будет все отдаляться, отдаляться, что ты уже не я, не мое продолжение и моей душе никогда не догнать тебя, ты уйдешь навсегда» [3, 340].

Герой-рассказчик как бы пропускает через себя мысли, настроения и чувства сына, пытается понять, постичь внутреннюю драму детской души. И чем глубже погружается отец в мир детских переживаний сына, тем сильнее тоска и горечь предстоящего расставания с дорогим человечком.

Отсюда и грустные, сентиментальные интонации.

В том же тематическом ключе написан лирический рассказ «Свечечка», где главным героем- рассказчиком выступает вновь автор. Сюжетную основу рассказа составляет разговор отца с сыном. Два голоса составляют единый речевой поток. Но доминирует голос отца. На это указывает начало рассказа: «Такая тоска забрала меня вдруг в тот вечер, что не знал я, куда и деваться – хоть вешайся! Мы были с тобой одни в нашем большом, светлом и теплом доме. А за окнами давно уже стояла ноябрьская тьма, часто порывами налетал ветер, и тогда лес вокруг начинал шуметь печальным голым шумом» [3, 313]. Автор-рассказчик выступает в качестве участника художественного события, в то же время он наблюдает за событиями и действиями другого персонажа – маленького сына. Рассказ о сыне приобретает форму беседы: отец рассказывает сыну о нем же самом. «Но сначала я хочу сказать тебе о твоей страсти. А страсть тогда была у тебя одна: автомашины! Ты ни о чем не мог думать в те дни, кроме как об автомашинах. Было их у тебя люжины две – от самого большого деревянного самосвала, в которой ты любил садиться, подобрав ноги, и я возил тебя в нем по комнатам, -до крошечной пластмассовой машинки, величиной со спичечный коробок. Ты и спать ложился с машиной долго катал ее по одеялу и пдушке, пока не засыпал» [3, 313]. В представленном рассказе Ю.Казакова преобладает перволичная форма повествования. Герой-рассказчик персонифицирован, узнаваем в тексте. Ему принадлежит все повествование. Кроме него, в тексте присутствует собеседник – маленький мальчик, к которому обращен текст рассказчика. В «я»-форме он выражает собственное мнение, точку зрения на события и лица. Интонация, ритм повествования меняются, варьируются, отражая внутренние переживания и настроения героя-рассказчика. При этом возможны переходы от спокойно-созерцательного до напряженно-драматического. «Свечечка» - это своеобразный рассказ-монолог. Герой-рассказчик мысленно обращается к сыну, пытаясь объяснить ему происходящее и вовлечь его в мир собственных переживаний и ощущений. Лишь иногда отец-рассказчик вступает с сыном-собеседником в диалог.

- Эх, малыш, ничего-то ты не понимаешь... Давно ли было лето, давно ли всю ночь, зеленовато горела заря, а солнце вставало чуть не в три часа утра? И лето, казалось, будет длиться вечность, а оно все убывало, убывало... Оно прошло, как мгновение, как один удар сердца.... [3, 314].

Диалог между отцом и сыном постепенно переходит в монологическю речь отца о сиюминутности жизни, вечности и красоте природы. «Но и ранняя осень хорошо: тихо светит солнце, по утрам туманы, стекла в доме запотевают – а как горели клены возле нашего дома, какие громадные багряные листья собирали мы с тобой! А теперь вот и земля черна, все умерло, и свет ушел, и как же хочется взмолиться: не уходи от меня, ибо горе близко и помочь мне некому! Понимаешь!» [3, 315].

В рассказе «Голубое и зеленое» повествование ведется от лица героя-рассказчика. Это лирический рассказ о первой трогательной первой любви и столь же трогательном расставании юноши с любимой. «Я осторожно беру ее руку, пожимаю и отпускаю. Я бормочу при этом свое имя. Кажется, я не сразу даже сообразил, что нужно назвать свое имя. Рука, которую я только что отпустил, нежно белеет в темноте. «Какая небыкновенная, нежная рука!» -с восторгом думаю я» [3, 40]. В представленном отрывке герой-рассказчик присутствует и обозначен в структуре повествования формой «я». Все дальнейшие события, предметы окружающей среды даны с его позции. Герой-рассказчик как бы сосредоточен на себе, своих чувствах и ощущениях.

«Мы стоим на дне глубокого двора. Как много окон в этом квадратном темном дворе: есть окна голубые, и зеленые, и розовые, и просто белые. Из голубого окна на втором этаже слышна музыка. Там включили приемник, и я слышу джаз. Я очень люблю джаз...» [3, 40]. Состояние внутреннего волнения и растерянности выражается в действиях героя-рассказчика, который, не зная, как начать разговор с ней, вначале изучает ее внешний облик. «Осторожно сбоку смотрю на нее: блестящие глаза, в которых отражаются огни, темные, наверное, очень жесткие волосы, сдвинутые густые брови, придающие ей самый решительный вид... Но щеки у нее почему-то напряжены, как будто она сдерживает смех» [3, 41].

Герой-рассказчик больше созерцает, изучает, оценивает ситуации, поведение, предметы быта.

Так, в следующем эпизоде герой-рассказчик повествует о своей поездке на Север, о прогулке в лесу. После многолюдного города он оказывается в другом мире, где царит совсем другой порядок. «Я впервые попадаю в леса, в настоящие дикие леса, и весь переполнен радостью первооткрывателя... Мало ли что можно делать в лесу! Можно сесть на берегу озера и сидеть неподвижно. Прилетят утки, с шипением опустятся совсем рядом» [3, 46]. Умиротворенная тишина леса вызывает в душе героя-рассказчика воспоминание о девушке Лиле. В другом эпизоде герой-рассказчик размышляет, вопрошает. «Молодым быть очень плохо. Жизнь проходит быстро, тебе уж семнадцать или восемнадцать лет, а ты еще ничего не сделал. Неизвестно даже, есть ли у тебя какие-нибудь таланты. А хочется большой бурной жизни! Хочется писать стихи, чтобы вся страна знала их наизусть. Или сочинить героическую симфонию и выйти потом к оркестру – бледному, во фраке, с волосами, падающими на лоб... И чтобы в ложе непременно сидела Лиля!» [3, 49].

От размышлений герой-рассказчик переходит к описанию картины природы. «Есть зимой короткая минута, когда снег на крышах и небо делаются темно-голубыми в сумерках, даже лиловыми» [3, 49]. Картина северной зимы рисует в воображении героя-рассказчика далекие путешествия, неизвестные страны, горы, куда он мысленно он переносится: «Я голодаю, обрастаю, рыжей бородой, меня печет солнце или до костей прохватывает мороз, я даже гибну, но открываю еще одну тайну природы» [3, 49]. Жажда открытий движет рассказчиком. Рассказ написан в форме лирического монолога от первого лица. Своеобразие повествования заключается в том, что события прошлого изображены так, как будто они происходят в настоящее время. И чувства, испытываемые героем-рассказчиком, переживаются им как бы заново. Внутреннее состояние рассказчика раскрывается в смене совершаемых им действий. «Я закуриваю, засовываю руки в карманы и с потоком провожающих иду к выходу на площадь. Я сжимаю папиросу в зубах и смотрю на серебристые фонарные столбы.... И я опускаю глаза...» [3, 62].

Прошлое, связанное с воспоминанием о первой любви уже не представляет для него интереса.

Рассказчик хочет забыть о ней, но она приходит к нему во сне. «Но иногда мне снится Лиля. Она приходит ко мне во сне, и я вновь слышу ее голос, ее нежный смех, трогаю ее руки, говорю с ней – о чем, я не помню... И тогда я вновь оживаю, и тоже смеюсь, и чувсвую себя юным и

застенчивым, будто мне по-прежнему семнадцать лет и я люблю впервые в жизни» [3, 63].

Рассказчик с горечью говорит о непрошеных снах, которые заставляют его страдать и мучиться.

«Я не хочу снов... Ах, Господи, как я не хочу снов!» [3, 63].

Перволичная форма – не единственный способ ведения рассказа в прозе Ю.Казакова. В других новеллах писателя можно обнаружить иные формы нарратива. Для прозы писателя характерно обращение к повествоательной форме от третьего лица, традиционной в русской прозе данного периода. Таковы его рассказы «Арктур – гончий пес», «Адам и Ева», «Звон брегета», «Голубое и зеленое», «Ночь», «Тихое утро», «Некрасивая».

Сюжетную основу рассказа «Арктур – гончий пес» составляет история собаки, изложенная автором-рассказчиком. В структуре повествования он занимает пассивную позицию участника художественного события. Предельно кратко говорит он о себе. «В то лето я жил в маленьком северном городе... Я снял комнату на окраине, на верху старого дома...» [3, 15]. Личность рассказчика до конца не раскрывается. Все внимание его сосредоточено на главном предмете рассказа – собаке. «Он пришел весной откуда-то и стал жить. Говорили, что его бросили проезжавшие цыгане.... Итак. Многие были убеждены, что его бросили весной цыгане. Другие говорили, что он приплыл на льдине в весеннее половодье» [3, 13]. В представленном эпизоде отражена точка зрения массы людей, окружения автора-рассказчика. В дальнейшем основное сюжетное повествование ведется от лица автора-рассказчика. Прошлое пса Арктура изображено предположительно: «О его прошлом можно было только догадываться. Наверно, он родился где- нибудь под крыльцом, на соломе. Мать его, чистокровная сука из породы костромских гончих, низкая, с длинным телом, когда пришла пора, исчезла под крыльцом, чтобы совершить свое великое дело втайне.... Он родился, как и все щенки, слепым, был тотчас облизан матерью и положен поближе к теплому животу, еще напряженному в родовых схватках» [3, 14].

Повествование от третьего лица сменяется перволичной формой в эпизодах, где автор- рассказчик дополняет основной сюжет собственными наблюдениями и знаниями. «В то лето я жил в маленьком северном городе. Город стоял на берегу реки.... Я снял комнату на окраине, на верху старого дома» [3, 15]. Незначительное место занимает в рассказе диалог, раскрывающий отношения персонажа – доктора к собаке, которой он дал имя Арктур.

- Ну, теперь ступай! – сказал доктор, когда пес наелся, и подтолкнул его с терарасы.

- Гм!...-произнес доктор и сел в качалку [3, 16].

Диалог - крайне редкая форма рассказа, к которой прибегает автор. В основном преобладает монологическая, несобственно-авторская форма, несобственно-прямая речь. В форме авторской речи представлено портретное описатние персонажей, предметов. «С виду он был совсем взрослой собакой, с крепкими ногами, черной спиной и рыжими подпалинами на животе и на морде. Он был силен и велик для своего возраста, но во всех движениях его сквозили неуверенность и напряженость» [3, 19].

Автор-рассказчик в форме несобственно-прямой речи передает внутреннее состояние персонажа, переживания и чувства, испытываемые им в определенный момент жизни. «Ему хотелось вскочить и помчаться, захлебываясь радостным лаем. Но он сдерживался. Когда же хозяин начинал толкать его, щекотать, гладить и смеяться прерывистым, воркующим смехом, что это было за наслаждение! Звуки голоса хозяина были протяжными и короткими, булькающими и шепчущими, они были сразу похожи на звон воды и на шелест деревьев и ни на что не похожи.

Каждый звук рождал какие-то искры и смутные запахи, как капля рождает дрожь воды, и Арктуру казалось, что все это уже было с ним, было так давно, что он никак не мог вспомнить, где же и когда» [3, 19]. «Вживание» автора в героя предполагает изображение возможных представлений в сознании персонажа. Во время совместной прогулки по лесу рассказчик вступает в диалог с персонажем, рассказывая ему о красоте внешнего мира, которая недоступна взору собаки.

- Ах! Арктур! – тихонько говорил я ему. – бедный ты пес! Не знаешь ты, что на свете есть яркое солнце, не знаешь, какие зеленые по утрам деревья и кусты и как сильно блестит роса на траве...

[3, 22].

Рассказчик наблюдает за поведением собаки, который впервые попал в лес. Незрячий пес ощущает таинственный мир деревьев и трав. «Сколько нового и необычного находил он, какой восторг охватывал его! Теперь он, увлеченный своим важным делом, уже не прижимался ко мне.

Изредка только он останавливался. Выглядывал в мою сторону мертвыми белыми глазами,

прислушивался, желая удостовериться, правильно ли он поступает, иду ли я за ним, потом опять принимался кружить по лесу» [3, 23]. Рисуя поступки и действия персонажа, рассказчик стремится проникнуть во внутренний мир его переживаний и ощущений, раскрыть их сложность и противоречия. «Арктур был одинок в этом смысле и страдал. Любовь к хозяину боролась в нем с охотничьей страстью.... Он и теперь ждал пробуждения доктора. Но теперь что-то другое сильно беспокоило его. Он нервно подрагивал, встряхивался, почесывался, поглядывал вверх, вставал, опять садился и принимался тихонько скулить» [3, 25].

Героическая история жизни и смерти слепого Арктура, локальные наблюдения из жизни маленького северного городка, короткими штрихами обозанченные фрагменты собственной жизни героя-рассказчика – все это заключено рассказчиком в рамки одного повествования.

Драматический эпизод искусно преломлен через призму лирического повествования, объективное содержание и авторская инструментовка сюжета гармонично сливаются в одно целое.

Аналитическое прочтение лирической прозы Ю.Казакова убеждает в том, что нарративная структура его рассказов отличается разнообразием форм повесвования: от первого лица до третьего, от монолога до диалога, от субъективного до объектвиного. Центральный герой его прозы герой-рассказчик, натура рефлексирующая, глубоко страдающая, философствующая.

Сознание «я»-рассказчика совпадает с сознанием автора. Дистанция между ними оказывается незначительной, порой она стирается. Это придает всей прозе писателя исповедальный характер.

«Я»-рассказчик стремится выразить то, что переживали многие его современники, находясь на перепутье грядущих десятилетий «хрущевской оттепели» и «брежневского безвременья».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Егнинова Н.Е. Расказы Ю.П.Казакова в контексте традиций русской орнаментальной прозы.

Специальность 10.01.01 - русская литература. Автореферат дисс. канд. филол. наук. -Улан-Удэ, 2006. - 28 с.

2. Серафимова В.Д. Традиции Андрея Платонова в философско-эстетических исканиях русской прозы второй половины XX – начала XXI вв. специальность 10.01.01. Русская литература. Автореферат дисс. докт.

филол. наук. -Орел. 2010. - 47 с.

3. Казаков Ю. Ночь. Рассказы.- Алматы: Өлке, 2002. – 456 с.

Поступила в редакцию 21.09.2010.