А.П. Ярков г. Тюмень, Россия ОБ ИСПОЛЬЗОВАНИИ КОНЦЕПЦИИ ЕВРАЗИЙСТВА
ПРИ ИЗУЧЕНИИ ИСТОРИИ СТАНОВЛЕНИЯ ИСЛАМА В ЗАПАДНОЙ СИБИРИ И КАЗАХСТАНЕ
В Западной Сибири и Северном Казахстане активный процесс распространения ханафитского мазхаба – наиболее «либерального» из правовых учений ислама – стал одним из ключевых трансформационных явлений Средних веков и Нового времени. Это опровергает мнение В. В. Бартольда, что ислам распространился в регионе, в частности в Барабинской степи, лишь в
«связи с установлением русского господства» [1, с. 56].
В этот период постепенно, но необратимо утрачивали свой моральный авторитет традиционная система мировоззрения родоплеменной общности и вся иерархия общепризнанных социальных и духовных ценностей. Этот длительный процесс нельзя расценивать как локальную
«перемену вех», ввиду того, что происходили именно коренные преобразования в духовной жизни и сдвиги социальных устоев, хотя население края и не было охвачено реформами полностью.
Подтверждением благотворности этого процесса для приверженцев Аллаха является то, что произошедшие изменения определили новый формат общественного сознания и психологии нового социума – сибирской уммы. Посредством практики социальных групп формируя региональную ментальность мусульманина, определяя нормами и запретами стереотипы поведения в природно-географическом, геополитическом и социокультурном окружении, ислам постепенно обогащался региональными особенностями, которые не противоречили ни общечеловеческим ценностям, ни сложившимся моральным установкам местного социума. В результате значительная часть населения претерпела существенную трансформацию:
активизировались этнические процессы (приведя к появлению сибирских татар и казахов), произошло смягчения нравов, ушли предрассудки, появилась государственность, сформировалась элита и система ее восполнения, и как следствие – окрепла экономика.
Разделение истории на временные отрезки всегда спорно. Не случайно О. Шпенглер называл схему «Древний мир – Средние века – Новое время» невероятно скудной и лишенной смысла [2, с.
49]. Эту мысль подтверждает и несоответствие азиатского понимания Средневековья европейскому, согласно которому этот период характеризуют четкие временные границы и
«феодальная» политика. Тем не менее, для выявления общих тенденций можно использовать, к примеру, понятие Средние века, когда средневековая исламская культура уже прошла период, условно названный А. Мецем «Арабским Ренессансом», и распространила свое влияние на часть населения Западной Сибири и Северного Казахстана.
Если даже в центре исламского мира явления «Арабского Ренессанса» были характерны лишь для элиты, а сюда дошли только отголоски в виде суфийской дидактической литературы и системы представлений об устройстве мира, которые впрочем, не пользовались большой популярностью. Местная умма оказалась погруженной в традицию, которая долгое время не претерпевала качественных изменений, хотя социальный порядок, безусловно, постепенно эволюционировал.
Важно отметить, что в тот период в представлении местных мусульман сложился единый религиозно-культурный универсум, в котором теократическая картина мира, созданного Аллахом, не исключала региональных и архаичных особенностей, сформировавшихся до принятия ислама.
Роль индивида в структуре местной уммы периода Средних веков до сих пор мало изучена, поскольку письменные источники, в основном, содержат упоминания дел правителей и миссионеров. История сохранила именно эти точки зрения на отношение местного населения к нормам ислама, позитивное восприятие ими своих традиций и негативный образ чужих, возникавшие благодаря стремлению к сохранению собственной культурной идентичности. Тем не менее, сформировавшееся в тех условиях народное вольнодумство исторически связано с
народным исламом и обретенным опытом толерантности. Взаимодействие факторов накопления этого опыта и влияния общероссийских тенденций к концу ХVIII в. привело к росту целой плеяды неординарных личностей, развивавшихся в мусульманской среде и внесших значительный вклад в культуру социума.
Однако в Новое время местная умма так и не стала обществом нового типа. Это обстоятельство не является положительной или отрицательной характеристикой: трансформации культур всегда уникальны. Полагаем, что единство рационального и иррационального в исламской религии повлекло формирование многих аспектов культуры и ментальности той части местного социума, что придерживались этих норм и ценностей.
Исследования показывают, что деятельность мусульманина на конкретной территории в составе определенных групп и общностей и его саморефлексия определялись моделью экономических, социальных и культурных связей, в которой индивидуальность и личностное восприятие окружающего мира занимали подчиненное положение. Многие процессы в местной умме нельзя воспринимать обособленно от среды и модуса поведения социальных групп, поэтому для анализа целесообразно использовать методы регионоведения, социальной психологии и политической антропологии. Опираясь на эту методологию, представляется возможным прояснить специфику ритуалов и дать объяснение, почему ислам, который распространялся по краю не всегда мирным путем, стал органичной частью жизни немалой группы населения.
Очевидно, что история народного ислама может быть соотнесена с историей ислама в евразийском пространстве, однако есть необходимость различать бытийное содержание. В течение рассматриваемого периода происходили изменения вектора политических и религиозно- культурных ориентаций местных мусульман от Центральной Азии до Урала-Поволжья. Помня о родине ислама, местные жители в пространственном отношении (без компаса!) ориентировались на Мекку, и совершали молитвы на арабском, не всегда точно понимая содержание. Родные языки также выполняли богослужебную функцию для молитв, проповедей, разъяснения Корана и Сунны, судопроизводства на основе норм адата и шариата. Это принималось во внимание миссионерами, которые понимали бесперспективность насильственного насаждения религии и предпочитали терпеливо постигать лингвистические и психологические особенности местного социума, уклад хозяйства и архаичную систему представлений о Высшем, Абсолютном и Потустороннем.
Необходимо отметить, что история региона и история народного ислама неразрывно связаны с общемировым процессом распространения религии, прошедшей испытание временем и обстоятельствами, несущей мир верующим, помогающей в коллизиях эпох выстроить гармонию социума и среды.
Западную Сибирь и Северный Казахстан как историческое и культурное пространство можно охарактеризовать, опираясь на аспекты абсолютности и относительности, конечности и бесконечности, прерывности и непрерывности процессов, а также гомогенности и гетерогенности населения, однако ключевым подходом авторы монографии признают историко-географический аспект. Этот подход определяет принятое самоограничение анализа событий, происходивших здесь в период Средних веков и Нового времени.
Необходимость дальнейшего многоаспектного изучения региона, где человек выживал, во многом (но не безукоснительно) следуя законам природы, и почитал ее, органично включая в образы народного ислама. Религиозное представление о мире формируется на противопоставлении сакрального и профанного в контексте определенных природных, социальных и политических пространств, и эти сферы имеют взаимодополняющий характер. Этот принцип подтверждает и местная специфика ислама, ибо она сложилась не только под влиянием пришедшего из Центральной Азии суннизма, но и предыдущих архаичных верований, образовав в итоге исламско-языческий синкретизм / синтез / контаминацию [3, с. 279–296].
Избранный методологический подход к вопросам особенностей и механизма функционирования народного ислама определяет это явление как систему и единственно реальную, объективную форму, которая отражает представления и потребности конкретной общности людей, сформировавшиеся в условиях региона. Нестабильность мира, как полагал
И. Р. Пригожин, все же приводит к «новой рациональности» [4, с. 46]: ислам в Западной Сибири и Северном Казахстане также можно уподобить сложной неравновесной открытой системе, которая от беспорядка эволюционировала к порядку, от неустойчивости – к равновесию, от непредсказуемости – к логике и т. д. Всякая открытая система обладает внутренним потенциалом развития, который реализует из нескольких возможных вариантов тот, что отвечает на «вызов»
времени. Этот путь может оказаться обманчивым, тем не менее, исторический процесс, преодолевая случайные флуктуации в точках бифуркации, возвращается к определенной траектории развития [5, с. 25].
«Линейно-эволюционные» подходы к исследованию проблем народного ислама способны дополнить синергетический подход, однако в этом случае за пределами исследования остается индивидуальность мусульманина, «границы» поведения которого в основной массе определялись моральной установкой «человеку Аллахом завещано жить при семье, при родне и друзей иметь»
или предостережением: «Аллах просто так человека не накажет. Знать есть за ним грех тайный».
Традиционное общество, в котором строго соблюдаются обычаи, нормы и ритуалы, передающиеся из поколения в поколение, очерчивало границы «недопустимого», в т. ч., и невозможность для индивида жить вне социума.
Цивилизационный подход, как и теория ментальностей, не может рассмативаться как универсальный, кроме того, недостаток источников раннего периода сводит на нет все попытки реконструкции социальных настроений сибирской уммы и трансформационных явлений в ней.
Социокультурный подход вскрывает объективное единство социального и культурного в мире и религиозной системе, но не охватывает, как представляется, всю совокупность личностных и региональных факторов, способных изменить традиционные теоретические схемы.
В этой связи интересной, применительно к анализу сибирских процессов, представляется концепция евразийства как «методологического обоснования полицентризма и многолинейности социально-исторического процесса, идеи параллельного сосуществования и развития различных цивилизаций, каждая из которых имеет свою логику развития, свою культурную доминанту, собственные ценности, цели и приоритеты» [6].
Список литературы
1.Бартольд В. Мусульманский мир // Ислам: энцикл. культуры и искусства. – М., 2010. – С. 56.
2. Шпенглер О. Закат Европы. – Новосибирск, 1993.
3. Seleznev A. G. Le syncretisme islam-paganisme chez les peoples turks de Siberie occidentale // En islam sibirien / еd. S. A. Dudognion. – Paris, 2000.
4. Пригожин И. Р. Философия нестабильности // Вопросы философии. – 1991. – № 6.
5. Жидков В. С., Соколов К. Б. Десять веков российской ментальности. – СПб., 2001.
6.Орлова И. Б. Контуры современной евразийской концепции //
www.ispr.ru/Confer/EuroAsia/confer9-1.html
