ТЕХНОЛОГИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ*

Кочевники хуже других поддаются текстовому описанию, но лучше других выглядят на экране. На- пример, яркие и динамичные картины загона большого стада в кораль или движения кочевого каравана визуально завораживают, но вербально передаются лишь восклицаниями, пышными абстракциями или, напротив, неуклюжими в своих длиннотах и частностях описаниями. Эта неадекватность оборачивает- ся неполнотой образа кочевника и его культуры – вместо стратега больших пространств, принимающего сложные решения, в тексте фигурирует маленький пастух, монотонно караулящий оленей. Непостижи- мость и чужеродность кочевой жизни, выражавшаяся в Средние века представлениями горожан о кочев- никах как «детях ада», в ХХ веке приняла вид цивилизаторского высокомерия и пренебрежения кочевыми технологиями.

Еще недавно номадизм рассматривался как архаизм, с которым (в стиле модернизационных концеп- ций ХХ в.) следовало поскорее покончить, осчастливив кочевников «переводом на оседлость». Искренняя убежденность в том, что номады – рудимент цивилизации, дополненная стремлением упрочить контроль над их территориями, настраивала чиновников разных стран, в том числе СССР, на строительство боль- ших поселков, культбаз, школ-интернатов для оседания кочевников. И только завидное упорство и привер- женность номадов собственным ценностям позволили им устоять перед административными нажимами и соблазнами оседлости.

Сегодня многое изменилось. С одной стороны, опыты перевода кочевников на оседлость обернулись

«драмой поселков» с их депрессивной маргинальностью, отсутствием занятости и полноценной саморе- ализации (особенно мужчин) – в отличие от «здоровой тундры», по-прежнему дающей образцы культур- ной и экономической состоятельности, человеческого достоинства и успеха. С другой стороны, на рубеже XX–XXI веков в мире распространилась мода на нео-номадизм, чему в немалой степени способствовал бум туризма, кибер- и медиа-путешествий; «новыми кочевниками» стали называть себя «люди сети» (ки- бер-номады) и «транслокальных культур» (вроде Techno и New Age)

¹

, а также представители политического и делового истеблишмента, мигрирующие по миру в своих бесконечных вояжах. Правда, речь идет больше о виртуальности и метафорах, чем об устойчивых социальных явлениях, но сам дух мобильности изменил отношение к феномену движения и номадизма, востребовав, обновив и популяризовав опыт кочевников.

Если кочевника рассматривать не как тупиковую ветвь, а как естество человека (кстати, человечество и родилось в кочевье), то номадология предстанет направлением, раскрывающим механизмы динамики и статики в человеческой истории и культуре, причем как в прошлом, так и в будущем. Иначе говоря, кочев-

* Исследование выполнено по гранту РНФ № 14-18-01882 «Мобильность в Арктике: этнические традиции и технологиче- ские инновации».

Пленарное заседание

ник становится интересен не только как образчик экзотики, но и как образец энергии и движения, исконно присущих человеку и человечеству. Этот подход в корне меняет отношение к кочевникам, их культуре, технологиям, мотивациям. Вопрос состоит уже не в том, как научить кочевника правильно жить, а в том, как у него научиться философии номадизма и «комфорту в движении».

Цель антропологического и этнологического исследования движения состоит в рассмотрении цепочки мотив–решение–действие как алгоритма жизни и деятельности, причем не в итогах, а в истоках. В этом от- ношении антропология движения ориентирована не в прошлое, хотя осмысляет опыт истории, а в будущее с его сценариями и форсайтами. Обращенность к опыту прошлого, мониторингу настоящего и сценариям будущего придает антропологии движения практическую или прикладную перспективу. Например, она удобна в этноэкспертизе, как нам недавно довелось убедиться на Ямале. Именно картина движения пози- ционирует коренных кочевников Севера не как малые отсталые сообщества, заслуживающие снисхожде- ния и опеки, а как равноправных партнеров освоения пространств Арктики, обладающих мощным потен- циалом стратегий и конкурентными преимуществами в разработке перспективных совместных проектов, например, на стыке оленеводства и газодобычи, традиций и инноваций на Ямале

²

.

Для понимания ценностей и алгоритмов номадизма актуально изучение практик «естественных кочев- ников», населяющих Российский Север. В этом состоит цель проекта «Мобильность в Арктике», ориен- тированного на изучение потенциала северного номадизма и «дизайна кочевий», в трех моделях – ненец- кой, саамской и чукотской. Механизм движения, заложенный в системах миграций кочевников Арктики, с одной стороны, воспроизводит древний алгоритм освоения человеком планеты, с другой – многообразно применим в новейших стратегиях мобильности.

С физической мобильностью кочевников Арктики парадоксально, на первый взгляд, сочетается ста- бильность их культурных традиций и этнических ценностей. Вместе с тем, кочевые культуры Арктики обладают гибкой адаптивностью к экологическим и социальным воздействиям; например, в XVI–XVIII веках по тундрам Евразии прокатилась «оленеводческая революция», превратившая охотников в олене- водов. Включенные в состав государств Скандинавии и России, арктические культуры адаптировались к межэтническому диалогу и внешним формам управления, сохранив свои приемы контроля над про- странством. В последние десятилетия оленеводы Севера Евразии в разной степени успешно адаптиро- вались к новейшим технологиям коммуникации, управления, информации, дав впечатляющие примеры неотрадиционного развития культуры, экономики и самоуправления (сообщества арктических кочевни- ков породили выдающихся лидеров коренных народов Севера регионального, национального и между- народного уровней).

Для детального изучения технологий номадизма нами апробирован и используется новый метод записи движения, условно обозначаемый ПКД – путь–карта–действие (tracking–mapping–acting) и фиксируемый в виде трех документов: (а) GPS-запись (трек) передвижений человека в течение дня; (б) карта кочевий в течение года/сезона; (в) видеофоторяд движений/действий. Новшество состоит в применении современ- ных инструментов в сфере, где прежде довлело текстовое описание. Запись движения средствами GPS- мониторинга с попутным визуальным сопровождением позволяет наглядно передать «анатомию мобиль- ности». Это своего рода анимация деятельностного пространства, где та или иная практика выглядит как последовательность/схема действий, персонифицированных конкретным человеком. Комплекс исследова- тельских методов включает замеры движения посредством визуальных средств и GPS-навигатора, моде- лирование ментальных карт кочевников, а также дизайн кочевого пространства. Цель этого метода записи движения состоит в создании многомерной картины движения с его пиками и паузами, персональными и социальными траекториями.

Трек дневного пути на карте дополняется характеристиками (1) основного занятия в течение дня, (2) ритма и эпизодов действия, в том числе пауз, (3) снаряжения и инструментария, (4) взаимодействия с партнерами, (5) исполнения задач и самостоятельных решений, (6) местности, (7) погоды. Действия фик- сируются фото- и видеорядом, при этом желательно визуальное отображение всех характеристик движе- ния/действия. Мера полноты этих характеристик определяется ситуативно с учетом внешних (например, климатических эксцессов на Ямале 2013–2014 гг.

³

) и внутренних (например, самочувствие кочевника) об- стоятельств.

В идеальном варианте синхронная запись треков всех обитателей стойбища дает полную картину дви-

жения/деятельности кочевой группы, по которой можно определить общий ритм и напряженные эпизоды

XI Конгресс антропологов и этнологов России. Екатеринбург, 2–5 июля 2015 г.

деятельности, узлы и сгустки коммуникации, роль лидера в организации и направлении движения/дей- ствия. Впрочем, абсолютно полная картина кочевья/стойбища предполагает также запись треков животных (оленей, собак), вещей, а также соседних кочевых групп. Этот абсолют труднодостижим и даже избыто- чен, поэтому целесообразна запись отдельных треков и их сопоставительно-обобщающий анализ. Важна запись «типичных» треков кочевого сообщества – мужчин и женщин, взрослых и детей, исполнителей разных функций.

Миграции оленных ненцев, саамов и чукчей пересекают обширные пространства евразийской тундры.

Дизайн мобильности этих трех кочевых сообществ варьирует в зависимости от ландшафта, близости к морским берегам, горам и лесам, а также оседлым группам, административным центрам, промышленным объектам и т.д. Мобильность кочевников многообразна в гендерных, возрастных, статусных, сезонных, пространственных вариациях. Например, у ненцев Ямала трек бригадира отличается от трека обычного пастуха большей протяженностью, поскольку он не только окарауливает стадо, но и осматривает окрест- ности для оптимизации режима выпаса и миграций. У чукчей в период августовского сбора оленей олене- воды распределяются на караульщиков основного стада и искателей отколовшихся групп, чьи треки суще- ственно рознятся. У саамов и коми-зырян Кольского полуострова в ходе сбора оленей на зимний кораль взаимодействуют группы пастухов (держащих основное стадо), «моряков» (собирателей «кусков» стада в отдаленной приморской тундре), «огородников» (сторожей изгородей, регулирующих движение оленей) и

«коральщиков» (работников оленеводческой базы и кораля). Кроме того, повсеместно различаются треки мужчин и женщин: первые развернуты в пространстве тундры, последние сконцентрированы у дома; у оседлых северян (жителей поселков) женские и мужские треки почти неотличимы.

Картографирование дает представление о системе движения в разных масштабах, от схемы годичных миграций (общий план) до карт сезонных перекочевок (средний план) и топографии отдельных стоянок, стойбищ, пастбищ (крупный план). Общий план показывает, помимо маршрута, контакты кочевников с полуоседлым промысловым и оседлым поселковым населением – сеть взаимодействия всех этих групп.

Выявление структуры передвижения, особенностей мобильности разных групп и характера их контактов (кооперации, конкуренции, коалиции по отношению к внешним агентам) необходимо для понимания стра- тегии и мотивации мобильности.

Свод треков дает картину насыщенности жизненного пространства движением/деятельностью. Кар- тографирование треков ямальских ненцев показывает, что каждая стоянка оленеводов является центром окружности с радиусом не менее 5 км, внутри которой оленеводы пасут оленей, стараясь при каждом ока- рауливании двигаться посолонь (по солнцу), благодаря чему складывается «лепестковый дизайн» движе- ния стада. Проекция этой геометрии движения на весь ход кочевий (при вычисленном экспериментально радиусе выпаса), дает картину необходимой площади и конфигурации пастбищ и существенно корректи- рует визуальный стереотип¸ в котором маршруты кочевий рисуются линиями и стрелками. В действитель- ности кочевой маршрут оленеводов – не линия, а кружево, охватывающее огромные площади, к тому же динамично обновляемое в зависимости от конкретных погодных и производственно-бытовых ситуаций.

Этнографическое исследование мобильности включает не только непосредственное полевое наблюде- ние с применением специальных методик записи, но и феноменологическое (герменевтическое) воспри- ятие и толкование модулей мотивов–решений–действий. Этот алгоритм согласуется с ментальной картой кочевников, схемой их передвижений и действий в пространстве–времени (у кочевников эти категории синтезированы). Для постижения кочевого движения этнографу и дизайнеру недостаточно наблюдать, а необходимо сопереживать состояниям движения, особенно в его критических эпизодах.

Ненцы демонстрируют самый длинный годовой маршрут и самый быстрый ритм миграций, тогда как чукчи и саамы практикуют более короткие миграции и более длительные остановки, хотя все три модели сопоставимы по интенсивности пастушеских практик и непредсказуемости внешних вызовов. Точками по- вышенной сложности и напряжения оказываются эпизоды пурги, тумана, гололеда, волчьих потрав, втор- жений диких оленей, разбега стад в «оводовый» и «грибной» периоды, и другие фазы охраны и сбора стад.

Эти эпизоды требуют напряжения и особых психокультурных навыков, например, мастерства быстрого действия и быстрого сна.

В чукотских кочевых практиках я заметил удивительную способность пастухов быстро чередовать со-

стояния крайнего напряжения и расслабления. Пастух, только что несшийся с собакой за стадом оленей,

забирается в кузов вездехода и мигом засыпает, но при очередном крике бригадира моментально вскаки-

Пленарное заседание

вает и выполняет его команду. Нечто сходное я заметил в поведении пастухов, держащих стадо. Подгоняя оленей, они двигаются быстро, а останавливаясь, умудряются наскоро поспать – сон в стаде короток и чуток. Это в августе, когда ночные заморозки сокращают ночлег, а дневное солнце дает шанс прилечь на теплую кочку. Зимой на морозе ритм учащается: пастух согревается, бегая за оленями, а, разогретый, па- дает на снег и спит, пока не замерзнет; затем, вскочив от холода, он снова гоняет оленей и согревается; и так весь день – то бежит, то спит.

По чукотской традиции, мужчина согревается не огнем очага, а собственным движением. Он восстанав- ливает силы мгновенным расслаблением-сном. Искусство чередовать напряжение и расслабление в ритмах и аритмии кочевой жизни представляется одной из замечательных технологий арктического номадизма. К такого рода психо-технологиям я бы отнес и искусство долгого ожидания, обозначаемое в чукотской тра- диции метафорой «спина длинной становится». Наконец, динамичным кочевникам свойственна не только пластичная адаптивность, но и цепкость в восприятии новаций, благодаря которой, например, оленеводы

«очукотили» заимствованную ими конструкцию палатки в качестве зимнего кочевого жилища и вырабо- тали собственную модель механизированного выпаса оленей. В кочевой круговорот встраиваются новые вещи: вездеход участвует в празднике молодого оленя, снегоход тянет нарты на перекочевке, бинокль со- кращает пространство и расширяет горизонт кочевника.

Стойбищное пространство предполагает совмещение методов этнографии и дизайна, поскольку явля- ется средоточием вещей и сгустком коммуникации. При минимализме материальной культуры кочевников особое значение имеют полифункциональность вещей, их распределение в пространстве и режим их ис- пользования. В кочевом обществе у вещей есть свой распорядок движения, и их циркуляция в хронотопе представляет самостоятельный интерес. Для выявления того, как движение вещей соотносится с движени- ем людей, целесообразно картографирование вещей на стойбище и отслеживание частоты их применения.

Это соотношение показывает, как снаряжение и оборудование обеспечивает кочевье и движение в целом.

Наблюдения на Чукотке, Кольском полуострове и Ямале выявляют и динамику другого рода – во всех центрах оленеводства сейчас происходят технологические преобразования, связанные с распространени- ем сноумобилей, квадроциклов, мобильных телефонов, навигаторов, электрогенераторов, компьютеров.

Всюду, хотя и в разной степени, эти новшества существенно преобразуют традиции и создают зависимость от внешних технологических ресурсов, открывая вместе с тем перспективы новых стратегий и приемов движения, мышления, кочевания, содержания стад. В обстановке «технологической революции» особенно значимо сочетание опыта стариков и активности молодежи, а также взвешенных действий администрации регионов и сельхозпредприятий. Из трех рассматриваемых арктических регионов ситуация регулируема, хотя и по-своему сложна, на Ямале и Кольском полуострове, где судьба оленеводства находится в руках самих оленеводов. В Чаунской тундре Чукотки обстановка – на грани SOS из-за конфликтного противосто- яния и системного расхождения позиций чукчей-оленеводов и дирекции сельхозпредприятия «Чаунское».

Разрушительные действия дирекции, идущие в разрез с нормами кочевой жизни и оленеводства, подрыва- ют авторитет старейшин и целостность бригад, а перенос базы предприятия из с. Рыткучи в г. Певек грозит деградацией национального села с перспективой межэтнического конфликта.

Опора на феномен движения нова в науке и прикладных экспертизах, поскольку прежде не существова- ло эффективных методов документирования и анализа жизненной мобильности. Появление этих методов во многом связано с недавно открывшимися возможностями визуальной записи и презентации. В прошлом в гуманитарных науках акцент делался на фиксированных внешних формах и логически противопостав- ленных состояниях (в том числе «культур», «идентичностей», «интересов»); ныне, в предлагаемой системе методов антропологии движения, акцент смещен на общий для всех северян потенциал движения–дей- ствия, предполагающий оптимизацию (дизайн) ролей и функций в реальном взаимодействии. Опыт записи движения ненцев, саамов и чукчей не только открывает новые ракурсы жизни и культуры арктических кочевников, но и позволяет заимствовать их алгоритмы в практики нео-номадизма, в том числе северного.

Мобильность, включая номадизм, исторически и по сей день является базовым принципом освоения

Российской Арктики. Сегодня тема контраста ценностей номадизма и седентаризма, кочевий и селений,

представляется для Арктики стержневой. Соотношение традиций и новаций, коренных и пришлых культур

на Севере обычно рассматривается как конфликт ценностей и интересов. В действительности это взаимо-

действие насыщено встречными воздействиями и заимствованиями, своего рода стимулирующей конку-

ренцией. Многие технологические новшества, прежде всего транспортно-навигационные, не разрушают,

XI Конгресс антропологов и этнологов России. Екатеринбург, 2–5 июля 2015 г.

а развивают кочевую культуру. Многие традиционные технологии жизни-в-движении представляют собой ресурс для обогащения современных стратегий освоения Арктики. Становление дискурса о понятиях дви- жения и технологиях мобильности, от физических до виртуальных, имеет особое значение для Севера с его коренными кочевниками и подвижными мигрантами, в том числе вахтовиками и туристами. В «северном измерении» России уместно осмысление и применение стратегий арктического номадизма, в том числе полиритмичной мобильности, этики минимализма, принципа полифункциональности, энергоэкономии и других актуальных для современности традиций коренных северян.

Примечания

1 Э. Д’Андреа полагает, что исследование нео-номадизма с его текучестью (fluidity), изменчивостью (changeability) и рефлексивностью (reflexivity) открывает новый ракурс культуры глобализации, образцы поведения «новых кочевников» (транслокальных контркультур), замещающие локальность версиями глобального нео-номадизма (global neonomadism) (см.: D’Andrea A. Neo‐Nomadism: A Theory of Post‐Identitarian Mobility in the Global Age //

Mobilities. 2006. Vol. 1. No 1. Pp. 95–119).

2 См.: Головнёв А.В. Кочевье, путешествие и нео-номадизм // Уральский исторический вестник. 2014. № 4(45).

С. 133–138; Этноэкспертиза на Ямале: ненецкие кочевья и газовые месторождения / А.В. Головнёв, С.В. Лёзова, И.В. Абрамов, С.Ю. Белоруссова, Н.А. Бабенкова. Екатеринбург: Изд-во АМБ, 2014.

3 Перевалова Е.В. Интервью с оленеводами Ямала о падеже оленей 2013–2014 гг. и перспективах ненецкого оленеводства // Уральский исторический вестник. 2015. № 2(47). С. 39–49.

Балзер Марджори Мандельштам (Balzer Marjorie Mandelstam) – док-

тор антропологии, профессор, Джорджтаунский университет, штат Вашингтон (США)

ТРЕНДЫ АМЕРИКАНСКОЙ АНТРОПОЛОГИИ